Механизм пространства - Страница 87

То страх отравы, то боязнь поджога –
Но только вздор, но ложная тревога,
Но выдумка, но мнимая вина.

Смущен, юноша обернулся. За ним, опираясь на изящную тросточку, стоял незнакомец. Судя по элегантному костюму в серых тонах, по свободной, непринужденной позе, по ордену, тускло сияющему на груди, гость кладбища был из людей благородных, вращающихся в свете. Слабая улыбка бродила на его губах, глаза блестели от удовольствия.

Чувствовалось, что он находит неизъяснимую прелесть в ситуации. Пустынное кладбище, двое случайных людей, Гете, жасмин… Эрстед подумал, что не хватает только Мефистофеля, прячущегося за кустом, и устыдился своих мыслей. Он не нашел ничего лучшего, как спросить, запинаясь:

– Вы читали «Фауста»?

– Разумеется. Всякий образованный человек следит за публикациями такого титана, как Гете. Жаль, что нам с вами доступен лишь фрагмент.

– Зато мы ждем скорого продолжения! – возразил Эрстед. – Ожидание есть подарок само по себе!

– Слишком мучительный подарок, сударь, – в блеклых глазах незнакомца сверкнул огонек, словно он видел нечто, невидимое собеседнику. – Гете способен работать над пьесой лет шестьдесят, не меньше. И публиковать по чайной ложке в четверть века. Боюсь, что целиком мы прочтем «Фауста» лишь после смерти его создателя.

– Не может быть!

– Оставим споры. Время покажет, кто из нас прав. Я не задену ваши чувства, если спрошу: что вы делаете у этой могилы? Здесь похоронен ваш родственник? Друг?

Юноша вздохнул.

– Здесь лежит мой учитель.

– Странно, – заметил незнакомец, хмурясь. – Насколько мне известно, у покойника не было учеников. Вы уверены, молодой человек? Именно учитель?

– Я уверен в этом так же, как и в том, что солнце встает на востоке, – запальчиво ответил Эрстед.

– Тем более странно. Не соблаговолите ли представиться? Я старше вас, и поэтому представлюсь вторым.

– Андерс Сандэ Эрстед, к вашим услугам. С кем имею честь?

Незнакомец долго молчал, разглядывая юношу. Огонек в его взоре не погас, напротив, разгорелся, превратясь в яркое пламя. Когда молчать дальше стало неудобно, он улыбнулся, извиняясь за взятую паузу, и всю неловкость как рукой сняло.

– Зовите меня – Эминент.

– Вы кардинал?

Юноша изумился, ибо перед ним стоял человек безусловно светский.

– Нет. Это просто имя. Вам не нравится?

– Почему же… нравится…

– Ну и славно. Так говорите, здесь лежит ваш учитель? Уверен, ваша печаль неизмерима. Впрочем, в молодости печаль скоротечна. Дунул ветер страсти или веселья, и ее больше нет.

– Если ты чего-нибудь не имеешь, если печаль и несчастье отягощают грудь твою, – оскорблен, Эрстед ответил незнакомцу цитатой из фон Книгге, словно мертвец мог его услышать, – если ты терпишь недостаток, если чувствуешь слабость ума и сердца, то никому не жалуйся! Простите, но мне не хотелось бы обсуждать свои чувства с чужим человеком.

Незнакомец ласково коснулся его рукой.

– Вы оборвали цитату на самом интересном месте, сударь. Помните, как дальше? Никому не жалуйся, кроме того, от кого надеешься на получение несомненной помощи! Немногие охотно приемлют участие в нашей скорби… Немногие, сказал ваш учитель. Но они есть, эти немногие, скажу я. Пойдемте, я приведу вас в чудесный трактир. Там малолюдно, и мы сможем порадовать друг друга, цитируя мудрецов весь день напролет, за кружкой пива. Ну что же вы?

Эрстед бросил последний взгляд на могилу кумира – и заспешил вслед за Эминентом.

* * *

В молодости время тянется, в старости – летит стрелой. Банальности такого сорта сделались дешевы еще в те дни, когда египетские писцы скручивали папирусы в трубочку. Но так или иначе, а распорядитель вышел в приемную, объявил о высочайшем решении – и восемнадцатый век скрылся в тумане прошлого, а девятнадцатый встал на пороге, тряхнул кудрями и окинул пламенным взором новое владение.

Число 1800 воцарилось на календарях, знаменуя смену эпох. Многие шушукались, что это все же последний год вчерашнего столетия, а не первый – сегодняшнего, но магия круглых чисел делала свое дело. В умах и сердцах уже наступило светлое грядущее. Двенадцать месяцев скакали над Европой, подбоченясь в седлах – Дикая охота, апостолы Хроноса. Под их топот скончались генералиссимус Суворов, Георгий XII, последний царь Кахетии, чудотворец-каббалист рав Адлер и Михал Огинский, великий гетман литовский. Под их гиканье родились богослов Клее, математик Фейербах, химик Вёлер и красавица Анна Керн, которую, назло векам, прославит темнокожий санкт-петербуржец:

«Я помню чудное мгновенье…»

А в горной деревушке Фрауэнфельда встретились молодой доктор юриспруденции Андерс Эрстед и кантонный врач Франц Месмер – утомленный жизнью старик. Этой встрече было суждено изменить судьбу первого и вернуть покой душе второго. Но покой – такая летучая субстанция! Где-то прибудет, где-то убудет…

– Это великий человек! Я обязательно вас познакомлю…

В сухом, костистом лице Эминента читалось явное беспокойство, когда он слушал рассказ своего юного друга о поездке в Швейцарию. За четыре года их знакомства впервые черты Эминента изобразили что-то, помимо благожелательного добродушия или слабой иронии. Впервые – и он ничего не мог поделать с упрямым, взбунтовавшимся лицом.

– Я даже не знал, что герр Месмер жив!

Все это время великими людьми были двое – он, Эминент, и покойный Адольф фон Книгге. Глупо ревновать к мертвецу, не правда ли? Остальные, кем восхищался датчанин – к примеру, Алессандро Вольта, или вундеркинд Гаусс, или Эрстед-старший, естественный объект любви брата – все они, по странным причинам, не затрагивали Эминентова сердца.