Мистер Бейтс снял с манекена шляпу.
– Я ухожу, милорд. Если получится, я уйду никем не замеченный. Если нет… Что ж, тогда вам придется найти объяснение для слуг. Вот нож, я оставлю его рядом с вами, – складной нож со стуком упал возле щиколотки Джона Рассела. – Не торопитесь резать шарфы или вопить во всю глотку. Не советую, да. Будет трудно растолковать окружающим, почему в доме завелись два лорда.
У дверей он задержался:
– Если хотите, милорд, можете лелеять планы мести. Но воплощать их в жизнь… Вы – умный человек. Вы поймете, отчего вам лучше навеки забыть о моем существовании. Лучше для нас обоих. Полагаю, завтра меня уже не будет в Англии. Мой долг – сопровождать патрона. Прощайте, милорд. Вы и сейчас довольны мной?
– Да, – тихо, но твердо ответил лорд Джон. – Доволен.
Лицо двойника исказила знакомая ухмылка. Позже лорд Джон станет избегать зеркал. Ему, человеку с незаурядной внешностью, любимцу дам, всякий раз станет мерещиться, что отражение вот-вот оскалит желтые клыки, превращаясь в Чарльза Бейтса. Но это случится потом.
– Счастливо оставаться, милорд.
– Бом… – одними губами выдохнул Джон Рассел.
Меловые скалы Дувра – чудо из чудес.
«Ключи Англии» – так зовут их моряки. Ослепительная белизна мела встречает корабли, видимая с большого расстояния, и провожает их тоже она. Словно мириады снежинок, шестеренок Механизма Времени, сцепились в эти громады, местами покрытые темной зеленью. На закате солнце любуется Дуврскими берегами, моргая уставшим за день глазом. Раскаленный зрачок, белок налит кровью, алые веки облаков опушены лиловыми ресницами – от глаза по воде бежала яркая, слезящаяся дорожка.
– Красиво, – сказал Андерс Эрстед. – Даже жаль уезжать.
– Ни капельки, – возразил князь Волмонтович. – Вот если бы вас повесили по обвинению в диверсии, тогда был бы повод для жалости. А так… Пан Ротшильд – очень умный человек. На его месте я бы тоже отправил нас в Китай. Или еще дальше.
– Говорят, в Китае вредный климат, князь.
– Ничего, перетерпим. Чем дальше от виселиц Георга IV, тем полезней для здоровья…
Четырехмачтовая шхуна «Виксен», принадлежащая Ост-Индской компании, разворачивалась в проливе Па-де-Кале. Двое пассажиров мирно беседовали в ожидании ужина. Скоро, очень скоро капитан позовет их к себе, пригласит за сервированный стол; стюард разольет бренди из графина, и начнется неторопливый, обстоятельный разговор о пустяках.
До Китая плыть долго – наговорятся всласть.
Великий Ветер, Отец всех ветров, спустившись из заоблачных высот, ласково погладил туго надутые паруса, похожие на груди кормилиц. И понесся вдаль, опережая хрупкие скорлупки кораблей, накручивая двойную спираль вокруг земной виноградинки, дремлющей в тиши. День за днем, год за годом, ускоряя бег стрелок часов – вперед, вперед, туда, где ждали оставленные до поры люди и события. Милан, Пекин, остров Утина, Париж, Копенгаген, Ницца, снова Париж…
Химеры Нотр-Дам. Улочки Монмартра. Фонтаны Версаля.
Август 1832-го года.
«Пространство и время побеждены!»
«The Times», Лондон, 1804 г.
«Я прихожу все более к убеждению, что необходимость нашей геометрии не может быть доказана, по крайней мере человеческим рассудком и для человеческого рассудка. Может быть, в другой жизни мы придем к другим взглядам на природу пространства, которые нам теперь недоступны…»
Карл Фридрих Гаусс, письмо к Ольберсу
Если крутануть Механизм Времени…
В августе 1832-го, в Нормандии, на набережной городка Онфлёр – насквозь пропахшего смолой и рыбьими потрохами – стоял покойный барон фон Книгге. Вытирая лоб платком – хотя, согласно общепринятому мнению, мертвые не потеют – он глядел на барк под флагом британской Ост-Индской компании. Барон торчал в Онфлёре с июля, проводив отсюда в увлекательное путешествие шхуну «Клоринда» под командованием капитана Гарибальди; барк прибыл сегодня – из далекого, сказочного Китая, страны драконов и курильщиков опиума.
Что в барке могло заинтересовать барона, оставалось загадкой.
За спиной фон Книгге, фасадом выходя на Старый залив, высилась – хотелось бы, чтоб высилась, а на самом деле едва возвышалась над кургузыми, шириной в одну жалкую комнату, домишками – церковь Святого Этьена. Первый мученик христианства, побитый камнями в Иерусалиме, горбился на фронтоне храма, держа под мышкой здоровенный булыжник – в XIV веке, когда возводили церковь, символику понимали буквально. Святому нравился мирный, добродушный Онфлёр – Цветочный город. После песков Синая и ртути, колышущейся в Мертвом море, краёв, где дьявол искушает не царствами земными, а глотком мутной жижи, начинаешь ценить воду – даже соленую – и прохладу рассветного бриза.
Но мертвец на набережной – это, знаете ли, слишком.
– Символично, – улыбаясь, бросил Эминент. Глаза его опасно сощурились, являя собой разительный контраст с усмешкой. – Что-то подсказывает мне, что однажды эту церковь превратят в музей. В Морской музей, если быть точным. Зеваки станут платить деньги, чтобы полюбоваться трубками капитанов и моделями парусников. И никто не погонит торговцев из храма – ни кюре, ни мэр, ни хотя бы городской сумасшедший…
Двое спутников Эминента оценили шутку патрона по достоинству. Рыжий мошенник Бейтс угодливо хихикнул, натянув драный цилиндр на брови. Великан Ури с достоинством кивнул, поправляя шляпу странной формы. Шляпу ему подарил Эминент. Когда Ури покрывал ею голову, на него меньше обращали внимание прохожие и случайные встречные.