Механизм пространства - Страница 35

– То пан мае рацию. Я упырь.

Улыбнулся, взглянул в чужие, залитые ужасом глаза.

– Упыри пьют кровь. Эх, если бы пан еще знал мое имя!..

В ответ он услышал глухой хрип, но ждать не стал. Все и так яснее ясного. Холера! Никакой он не пан Глад – он упырь, ночной безымянный кровопийца, пан Никто.

Пан Никто оскалился – и впился зубами в шею жертвы.

3

К шайке он примкнул на третий день. Проделал все аккуратно, без спешки – выследил, выждал, свел знакомство с наводчиком из ближайшего села. Трудность была одна – оружие. Голого и босого разбойники примут, но не того, у кого руки пусты.

Саблю-ордынку пришлось забросить подальше. Приметная – разбойнички сразу поймут, куда их друг-приятель исчез. Наводчик, битый хлоп с бегающими глазками, намекал, что охотно продаст «шановному добродiю» палаш или даже мушкет. Пан Никто, подумав, отказался. Не гордость взыграла – осторожность. О продаже хлоп тут же сообщит лесным хозяевам.

Что за почет будет тому, кто ясную зброю за шеляги покупает?

Казацкую саблю он позаимствовал у ее хозяина, богатыря-урядника. У него же прихватил и ржавый пистолет, без пуль и пороха. Ничего, пригодится в добром хозяйстве! Урядник не возражал: скалился разинутым ртом, глядел в хмурое небо. Кончились заботы у москаля – лежи среди чащобы, истлевай помаленьку. Приводя клинок в порядок, пан Никто задумался: кого обобрать довелось?

Врага? союзника? соратника?!

То, что сам он – литвин или поляк, пан Никто уже понял. Увы, не мог вспомнить, кому служить довелось. Горька ты, польская доля, – ни отчизны, ни короля, ни дома родного…

Война прошла Южной Польшей недавно, в конце зимы. Русская армия адмирала Чичагова гнала австрийцев фельдмаршала Шварценберга, а те не слишком упирались. Не от души воевали солдаты цесаря за французского «круля» – по обязанности. Серьезных боев не было, но арьергардных стычек хватало. Пошаливали дезертиры; считай, у каждого села ватага кормилась. Из беглецов и состояла шайка, куда нацелился пан Никто.

Парни тертые, с такими ухо держи востро.

Перед тем как пойти к оговоренному месту встречи, он долго мылся в лесном пруду, оттирая песком кровавую грязь. Переоделся – смену платья приготовил заранее. Прежнему хозяину, купчику-коробейнику, одежда без надобности, как и сабля уряднику. Сладко было пить кровь из жил купчика – из живого оно втрое слаще.

Bardzo dobrze!

В шайке встретили неласково, но придираться не стали. Ясное дело, брат-дезертир шальной каши хочет. А в каком полку служил, под чьим штандартом – разницы нет. Рядышком будем висеть, на соседних ветках!

Оглядывали его со всех боков, словно невесту на выданье. Слов не говорили, зато мысли думали. Пан Никто смекнул втихомолку: мысли – галки, шумные птицы. Прислушайся – кое-что различишь в хриплом гвалте. Особенно у тех, кто попроще и рожей поглупее. Не спрашивая, учуял: атаман, рыжий да щербатый – познанский немец, одноглазый верзила-помощник – литвин из-под Минска.

Горланили черные галки. Много узнал про себя пан Никто: и всякого, и разного. Сразу разъяснилось – к кому спиной не поворачиваться. Новым товарищам он лишнего говорить не стал. Слова берег, как заряд в бою. Мало ли? Больше слушал, но без заметной пользы. Разбойники тоже помалкивали, разве что во хмелю песни орали.

С правилами новичка ознакомили. Не воруй у своих. Не гадь, где живешь. Окрестных хлопов зря не трогай, стереги проезжих. Если берешь в селе – бери еду.

Пан Никто обычаи чтил. Еду, и ту брать отказывался. Иной была его пища – на двух ногах, с очами, расширенными от ужаса. Ночью, как заснет шайка, шел он на охоту. А чтоб внимания не привлекать, наплел про вдовушку-зазнобу на дальнем хуторе. Полезный, мол, человек, и на передок слаба.

Голодать не голодал, но и сытым бывал не часто. Вначале никак понять не мог отчего. Завет помнил: я – упырь. Значит, кровь – моя пища. В человеке крови много, захлебнуться можно с непривычки, а не радует. Вскоре догадался – не в крови сладость. Самое приятное, это с едой поговорить. Хоть два слова, а не в пример вкуснее выходит. Главное же – имя спросить.

Имя, имя, имечко.

Агнешка, Яцек, Войтек, Малгожата, Рихард, Мария…

И сны потом приходят яркие, приятные. Про дальние земли, про чужие города. Про людей незнакомых, интересных. После таких снов бодрым встаешь, сильным. Иногда снилась женщина. Пани Никто. Ее ногти чертили у него на спине дивные руны. Ее пот язвил эти письмена, придавая им смысл. Потом бородатый казак вгонял пику в живот пану Никто, и надпись на спине вспыхивала огнем, обещая жизнь вечную.

Насчет вечной – ладно, а от разбойной жизни он окреп. Говорить научился, улыбаться. Заодно и карты вспомнил – видать, прежде был мастак. Разбойники часто перекидывались – от скуки, или судьбу испытать. Взял пан Никто в ладонь картонки засаленные – и чуть не расхохотался в голос. Громко думали разбойнички, губами от усердия шевелили.

Хочешь – мысли слушай, хочешь – по губам их глупым читай.

Выигрывать не рвался. Злой в шайке народ, мстительный. Заподозрил пан Никто – не один он кровушкой людской пробавляется. От двоих таким духом несло, что сразу за кол осиновый схватишься. Сам он, правда, осины не боялся – и серебряные талеры в пальцах без страха вертел. Зато костелы обходил стороной, смотреть не мог. А уж крест сотворить – и помыслить жутко.

Упырь, пся крев!

Летели дни-ночи. Война далеко ушла, в земли швабские. Начали власти возвращаться. Сперва в городах освоились, затем по селам пошли. Старосты, стражники, судьи каморные да возные, писаря-кляузники с гусиными перьями наперевес. В деревнях покрупнее стали русские отряды постоем.