– Один из вариантов, – не отводя глаз от гравюры, кивнул Эминент. – Грядущего еще нет, мы сами его определяем. Если вы продолжите свою работу, этот вариант станет реальностью. Рискну предложить вам еще одно редкое словосочетание – «мировая война». Первая мировая, вторая, третья… Хуже всего, что мы станем убивать и гибнуть миллионами во имя такого Будущего, перед которым Ад покажется водами Экса. Показать краешек? Если история пойдет вашим путем, мы породим чудовищ, не людей! Они уже здесь – вмешиваются, следят за нами! Вы – блестящий ум, вы должны понять…
– Я все понял!
Раскатистый звонок, скрип двери. Карно указал охранникам, вбежавшим в кабинет, на невозмутимого гостя:
– Арестуйте этого мсье и отправьте в военное министерство.
Парни кивнули, сделали шаг вперед.
Застыли.
– Жаль! Очень жаль… – Эминент устало мотнул головой, словно у него затекла шея. – В свое время со мной не справился весь Комитет общественного спасения вкупе с гражданином Робеспьером. Отец вам не рассказывал?
Карно метнулся за стол. Ящик с треском отъехал в сторону, пальцы ухватили рукоять пистолета…
– Я был о вас лучшего мнения. Господин Карно! С горечью вынужден сообщить вам, что отныне числю вас среди своих врагов – и отнимаю от вас руку свою!
– Руку? – инженер с трудом сдержал вопль: пистолет раскалился. – Вы что, Богом себя вообразили?
– Нет. Богом вообразили себя вы. Прощайте!
Никто не видел, как гость вышел из особняка.
«Ах, дядя Торбен, как прелестно вспоминать прошлое!
Сегодня мы с гере Эрстедом долго хохотали, припоминая, как в бытность студентом я сдавал ему экзамен. Я хорошо отвечал на все вопросы, гере Эрстед радовался этому, и, когда я уже готов был отойти от стола, он остановил меня следующими словами:
– Еще один вопросик! – лицо его просияло ласковой улыбкой. – Что вы знаете об электромагнетизме?
– Даже слова этого не слыхал! – честно ответил я.
– Ну, припомните! Вы на все отвечали так чудесно, должны же вы знать что-нибудь и об электромагнетизме!
Я уверенно покачал головой:
– В вашей «Xимии», гере Эрстед, не сказано об этом ни слова!
– Это правда, – ответил он. – Но я говорил об этом на лекциях!
Тут, разумеется, он прижал меня к стене.
– Я был на всех лекциях, кроме одной, – в те годы я был беззастенчив и нагл, как продавец жареных каштанов. – Вы, верно, как раз тогда и говорили об этом, потому что я ровно ничего не знаю об электромагнетизме.
Эрстед развел руками с отменным добродушием:
– Жаль, молодой человек. Очень жаль! Я хотел выставить вам prae, а теперь выставлю только laud!
Возвращайтесь скорее, дядя Торбен! Будем вспоминать вместе. Или лучше дождитесь меня в Париже. В самом скором времени королевский пенсионер Андерсен приедет к вам. Умоляю, передайте гере Дюма, что я жажду личного знакомства с ним. Его предложение написать пьесу в соавторстве я принял с радостью. Я даже придумал ей название – «Мулат». Там будет выигрышная сцена на балу, и еще одна – на невольничьем рынке.
Как вы думаете, Дюма не обидится на «Мулата»?
Милый дядя Торбен, вы же знаете мой талант обижать всех, не замечая этого…»
С легким сожалением Торвен отложил письмо. Послания Длинного Носа всегда приводили его в веселое расположение духа. Второе письмо, подписанное Эрстедом-старшим, касалось более земных материй. Перечитав указания – к сожалению, запоздалые, – как вести себя при встрече с Карно, дабы снискать расположение последнего, Торвен в сотый раз обратился к размышлениям гере академика.
«Что же избрал Карно в качестве топлива для своего Механизма Пространства? – писал Эрстед. – Должно быть, что-то новое, оригинальное. Пары аммиака? Угольный порошок? По идее, его можно вдувать насосом. Но уголь при сгорании не даст нужной температуры. Фотоген? Впрыскивание фотогена грозит взрывом. Кто рискнет разъезжать на бомбе?
В своих «Размышлениях о движущей силе огня» Карно рассмотрел процессы в идеальном тепловом двигателе. Француз полагал коэффициент полезного действия равным 70–80 % – в максимуме. Увы, идеал недостижим. Польза от самой мощной паровой машины не превышает 13 %. Неужели Карно нашел способ перейти рубеж? Торвен, дорогой мой, вы должны уговорить этого упрямца поделиться своими выкладками.
Я стал плохо спать. Все время снится какая-то дрянь…»
Вздохнув, Торвен встал из-за стола. Дальше шли сетования гере академика на расстройство нервов. А Великий Зануда не хотел снова огорчаться. Его ждало патентное бюро, куда Торвен желал явиться в полном блеске самообладания.
– Лебон? – спросил архивариус. – Какой Лебон?
– Филипп Лебон.
– Врач? Инженер? Архитектор?
– Инженер.
– Светильный газ?
– Не знаю. Вполне возможно.
– Не знают они. Ходят, а не знают…
Ворча, старичок убрел в черные глубины патентного бюро – туда, где, должно быть, хранились патенты на сотворение мира, посох Моисея и иерихонскую трубу. Вернулся он не скоро. Торвен успел раз десять чихнуть в его отсутствие. Пыли в патентном бюро было море, если бы моря состояли из этой летучей субстанции.
Все казалось – это не пыль, а пудра, насыпавшаяся за годы с парика архивариуса.
«Почему Карно в разговоре со мной упомянул этого Лебона? А ведь не случайно… Подразумевалось, что я могу знать о Лебоне и понять намек. Как он сказал? „К армии надо обращаться вовремя, тогда тебе обеспечат защиту…“ Кто ты такой, Филипп Лебон?»
– Вот, смотрите…
На стойку шлепнулась пачка ветхих патентов.